Новости › Культура › Наталия Макарова: "Элизабет Тейлор попросила у меня пуанты с автографом"

11 апреля 2012 г. (11:04)

Знаменитая балерина возглавила жюри фестиваля, открывающегося сегодня в Петербурге

Она заставляла плакать самого Ингмара Бергмана, великий Серж Лифарь назвал ее "Страдивариусом танца". Сегодня прославленная балерина - символическая гостья XI балетного фестиваля Dance Open, который пройдет в Петербурге с 11 по 17 апреля. Этот престижный форум, каждую весну привлекающий на невские берега звезд мирового балета, входит в десятку наиболее интересных европейских фестивалей по версии влиятельной британской газеты The Independent. Накануне корреспондент «Труда» дозвонилась балерине в Сан-Франциско, где та живет.

- Приглашение из Петербурга пробудило в вас ностальгию?

- Не буду скрывать, решающим для меня стало то, что Dance Open - петербургское событие. Я возглавляю жюри премии Dance Open уже третий год подряд. Правда, этой весной не смогу лично присутствовать на вручении награды - буду участвовать в работе фестиваля дистанционно, через интернет.

Родной Петербург вспоминаю с нежностью. Но иногда вдруг и поражаюсь, как я могла жить в этом вечно промозглом городе, где зимой покрывались инеем ресницы, где я стояла подолгу, продрогшая, на автобусных остановках. А бесконечные очереди и толпы народа! Мы часто опаздывали на репетиции просто потому, что невозможно было втиснуться в троллейбус или автобус. Бежали на уроки, буквально продираясь сквозь толпу. Но я до сих пор считаю Петербург самым красивым городом в мире.

Безусловно, главный петербургский адрес для меня - это классически строгая улица Зодчего Росси, где находится моя альма-матер - балетная академия. Но есть и другие дорогие адреса: набережная Невы с Летним садом и улица Чайковского, где я родилась, Спасо-Преображенский собор, где меня, пятилетнюю девочку, тайно крестила бабушка. Екатерининский садик у Александринского театра - тоже очень памятное место: сколько времени мы провели там между уроками! Только в эмиграции я поняла, что больше всего на свете люблю русский лес. В начале 80-х, еще до перестройки, когда я считалась «невозвращенкой», одна из советских газет спросила меня, куда бы я поехала, если бы была возможность вернуться в Россию. Я тогда ответила, что, наверное, прямо из аэропорта отправилась бы в лес. Для позитивного настроения я устроила себе здесь, на даче в Сан-Франциско, целый кордебалет березок.

- Вы перетанцевали практически весь мировой репертуар - от Мариуса Петипа до Джона Ноймайера и Мориса Бежара. Какая хореография вам ближе?

- Я дитя XX века, и мне ближе всего неоклассика. А классические балеты, они, знаете, как хорошая, затертая от чтения старая книга вроде «Дон Кихота» или «Войны и мира»: по истечении определенного времени ловишь себя на том, что фабула воспринимается иначе. Любимые книги никогда не надоедают. В каком-то смысле возвращение к ним служит проверкой твоей человеческой зрелости. То же и с партиями классического балета. На протяжении жизни я менялась как человек, развивалась как личность, и вместе со мной менялись мои роли. В моей жизни не было двух абсолютно одинаковых спектаклей.

- Мексиканский тенор Роландо Вильясон признавался, что сценические персонажи помогают ему найти выход из сложных жизненных ситуаций. С вами подобное бывало?

- Если я танцую Манон Леско, а "Манон" - один из моих любимых спектаклей, то каждый раз еще недели на две как минимум остаюсь француженкой. Это касается и особой пластики, и манеры говорить - например, ловлю себя на стремлении быть полюбезнее. А знаете, как я готовлюсь к спектаклю? Погружаюсь в образ, читая вслух текст роли, например если это Джульетта (Наталья Макарова играет и в драматическом театре. - "Труд"), самой себе или кому-нибудь из близких. Иногда слово помогает лучше, чем десятки физических репетиций.

Одним из самых трудных спектаклей для меня остается «Лебединое озеро». В музыке Чайковского очень сильна тема романтического томления и горечи от предчувствия того, что идеальной любви не суждено осуществиться в жизни.

В Одетте меня всегда привлекало сочетание жертвенности и мудрости. Ее адажио - рассказ о пленении духа и надеждах. Здесь все построено на символике. Героине уже известно, что ее любовь добром не кончится, и она тем не менее идет до конца. По-человечески мне это очень понятно и близко.

- В оригинальной версии у балета Чайковского был трагический финал, а в редакции Константина Сергеева, которая до сих пор идет в Мариинском театре, - хеппи-энд. В чем для вас смысл финала «Лебединого озера»?

- Для меня главное, что в финале Одетта оказывается способной простить Зигфрида. Любовь пробудила в ней способность прощать, и в моем понимании это прощение сильнее смерти и как бы отменяет ее. Именно по-этому любовь торжествует над смертью. Ну, а финал, разумеется, трагический - как это и звучит в музыке Чайковского. Поэтому именно такой финал я сделала в моей постановке «Лебединого озера»: они могут соединиться только в другом мире.

- С партией Одиллии вам приходилось сложнее?

- Намного. На поиск верной ноты ушли в буквальном смысле годы. Дело в том, что в моей природе нет качеств роковой женщины с ее вампиризмом и чувственной агрессией, я совершенно не вписываюсь в образ, который называется femme fatale. Ключом к образу для меня оказалась блоковская Незнакомка - загадочная чаровница, окутанная мистическим ореолом, возникшая ниоткуда и несущая в себе тайну. Она стала прообразом моей Одиллии, играющей с принцем, чтобы убедиться в своей неотразимости. Для того чтобы добиться органики в танце, мне необходим психологический подход.

- Таким подходом известен гамбургский хореограф Джон Ноймайер. Вы танцевали в его балете «Иллюзии как Лебединое озеро», где главным героем становится король Баварии Людвиг II - реальный персонаж, страдавший душевным расстройством и известный своей любовью к лебедям и прогулкам при луне. В этой трактовке ваша героиня превратилась в персонаж ночных кошмаров.

- Моя приверженность к классическим балетам совершенно не означает, что я воздерживалась от экспериментов. Совсем наоборот. Меня очень увлекла эта постановка. Ноймайер предлагает неожиданный ракурс, рассказывая очень современную историю. Мне нравится концепция спектакля, особенно дуэты: балетмейстер создал двойника главного героя, проведя таким образом параллель с двойственностью партии Одетты - Одиллии. На мой взгляд, это лучший спектакль Ноймайера с массой интереснейших находок - как хореографических, так и театральных. Конечно, это уже не полное символизма, мистики и романтизма «Лебединое озеро», а совершенно другой спектакль. Он и поставлен, кстати, на другую музыку.

- За что вы любите балет?

- Как ни странно, мне впервые задают этот вопрос! За поэзию, трансцендентность, символизм, неуловимость. Балет позволяет абстрагироваться от обывательской стороны жизни, уйти в другое измерение. Кроме того, когда говорит тело, оно способно передать тончайшие нюансы души, то, что невозможно выразить в словах. Тело никогда не врет. А самой большой ценностью является возможность слияния с музыкой. Я очень дорожу и горжусь подарком Сержа Лифаря, с которым в свое время работала в Турине. Он преподнес мне свою картину с подписью: «Страдивариусу танца».

- Трудно придумать лучший комплимент вашему таланту!

- Возможно, но были и другие моменты истины. Как-то после моего выступления в "Жизели" за кулисы пришел великий Ингмар Бергман. У него в глазах стояли слезы. Мы очень долго проговорили в тот вечер - о балете, о жизни вообще... Когда в 1974 году я впервые поставила «Тени» из "Баядерки" в Американском балетном театре, где было очень трудно работать, поскольку там нет классической традиции, у танцовщиков разные школы и надо было начинать с самых азов, после спектакля один из критиков назвала увиденное макаровским чудом. Мне это очень запомнилось.

Однажды после спектакля «Лебединое озеро» в вашингтонском Кеннеди-центре ко мне в гримерку заглянула Элизабет Тейлор и попросила у меня пуанты с автографом. Это было неожиданно и тоже очень приятно.

- Ваше самое сильное балетное впечатление?

- Я была потрясена, увидев, как в фильме-балете «Ромео и Джульетта» Галина Уланова в страстном порыве бежит через всю сцену к монаху Лоренцо. Это были мои первые годы в Мариинском (тогда Кировском) театре, и эта сцена врезалась в память на всю жизнь. В этом беге стремительно двигалось все - тело и душа в одном неудержимом порыве. Кстати говоря, это самое трудное - бежать эмоционально, красиво, страстно, выразительно и одновременно находиться в роли. Образ Улановой вдохновлял меня всю мою жизнь.