Новости › Экономика › "Очень стараюсь, поскольку метро - это навсегда"

18 октября 2011 г. (11:20)

Художник-монументалист Иван Лубенников, автор оформления станций «Маяковская», «Славянский бульвар», «Сретенский бульвар» в московском метро и станции Madeleine в метро парижском, поведал «Парку культуры» о своей грядущей выставке в ЦДХ, об особенностях работы в постсоветской архитектуре, о любви к перформансу и неверии в «смерть живописи».

Монументалисты - народ с виду суровый, но в действительности веселый, контактный и демократичный. Без этих качеств в профессии прижиться трудно: надо находить общий язык с множеством разных людей. Вот и Иван Лубенников, отметивший не так давно 60-летие, о своей работе рассказывает хоть и серьезно, но без угрюмой многозначительности. Несмотря на регалии (народный художник России, членкор Академии художеств, профессор МГАХИ имени Сурикова), он не старается важничать - даже со студентами. Однако легкость в общении не означает легкомыслия: своими убеждениями Лубенников ни в каких ситуациях поступаться не намерен.

- В анонсе юбилейной выставки говорится, что это первая ретроспектива в вашей биографии. Но для художника, у которого хорошо продаются работы, устроить ретроспективный показ бывает непросто - многих произведений просто не собрать. Вы нашли какой-то выход из положения?
- Честно говоря, сама по себе выставка мне не очень и нужна. Я за нее взялся, чтобы на ее фоне публично презентовать свой недавно выпущенный двухтомник. Разумеется, полноценной ретроспективы получиться и не могло: работы находятся в коллекциях по всему миру, выцарапать их оттуда практически невозможно. Будет по несколько работ из разных периодов, так что выставка состоит, скорее, из штучных произведений, нежели представляет какой-то осмысленный ряд. И в этом есть своя прелесть. Но, повторюсь, для меня важнее сейчас представить книгу. Я никогда прежде ничего не публиковал из своих текстов, тем более - прозу. В двухтомник включены также размышления моих друзей-архитекторов - Андрея Бокова, Александра Скокана, Николая Шумакова. Использовал и некоторые искусствоведческие статьи, написанные в разное время. Плюс множество иллюстраций с моими комментариями. А на выставке, кроме живописи, я собираюсь показывать видеоряд, посвященный работе в архитектуре. Эти материалы дают понять, что жизнь монументалиста - не такая уж легкая штука. Отсюда, кстати, и название проекта - «Цена свободы». Легко пользоваться свободой, которую кто-то за тебя заработал, а самому ее зарабатывать сложно.

- А правда ли, что собираетесь на своей выставке представлять перформанс? Это какой-то иронический жест?
- Нет, никакой иронии. Я себя считаю современным человеком, никогда не был ретроградом - иной раз даже пытался, но не получалось... Полагаю, что в любом событии должна быть полнота. Для того я и книжку издавал: прекрасно отдаю себе отчет, что кому-то понятнее моя живопись, а кто-то предпочтет слово. То же самое и с перформансом: люди все разные, некоторым ближе именно этот жанр. У меня на выставке будет жить муза в пространстве. Я подобрал правильную женщину - не «суповой набор» с длинными ногами, а такую, как у меня на холстах, - и поместил ее в экспозицию в качестве атрибута. Надеюсь, умные люди эту зрелищную конструкцию оценят.

- Давайте теперь поговорим о монументалистике. Вы принадлежите к довольно закрытому цеху, о котором широкая публика мало что знает. Не могли бы рассказать, как изменилась ситуация с монументальным искусством по сравнению с советскими годами?
- Главное изменение состоит в том, что резко сократился процент государственного заказа. Раньше всем предприятиям планировали деньги на «соцкультбыт», которые необходимо было тратить, иначе происходило урезание этой статьи. И мы тут приходились очень кстати: монументальные работы дорогостоящие, сразу «сжигались» крупные суммы. Разумеется, делалось много халтуры, но было и много интересного: цех-то у нас очень сильный... А потом эта практика прекратилась, сейчас никто никого не заставляет планировать деньги на «соцкультбыт». Предпочитают, видимо, рассовывать их по карманам... Многие художники из нашей отрасли вынуждены были свалиться в «частный сектор». Дело это весьма печальное, с частным заказчиком работать крайне тяжело - кстати, как и с церковью. Очень сильно давление на автора. А вот в моей жизни мне никто никогда не указывал, что следует делать в архитектуре. Я всегда выходил со своими предложениями - и их, как правило, одобряли. Была, может, пара осечек. Например, я когда-то переоценил перестроечную вольность и предложил в санатории ЦК сделать рельефы на тему Апулея. Проект завернули, конечно, но это был исключительный случай. Я и сейчас остаюсь счастливым человеком: в моих руках часто оказывались и оказываются крупные, очень заметные архитектурные объекты. Взять хотя бы станции метро: это же самые большие выставочные залы.

- Метрополитен - это все, что осталось от госзаказа?
- Нет, бывают и другие его формы, конечно, но они более случайны. А метро - вещь надежная. И мне самому нравится такая работа, приятно делать что-то для большого числа людей. Очень стараюсь, поскольку это навсегда. За последние шесть лет я сделал три станции в Москве и одну в Париже.

- Кстати, о Париже: вам эту работу французы заказывали?
- Не совсем так. Французы обратились к нам с просьбой поучаствовать в оформлении новой станции Madeleine, а меня попросил уже Дмитрий Гаев, тогдашний глава московского метрополитена. Должен сказать, я его по-прежнему уважаю и люблю, несмотря на все гонения, которым он подвергся. Думаю, что его отодвинули из-за того, что он неудобный для многих человек. Жуткая несправедливость. Почему-то наша страна не дорожит людьми, которые чего-нибудь стоят... Так вот, возвращаясь к станции Madeleine: мой витраж - это подарок московского метрополитена Парижу.

- Вы говорили, что всегда приходите к заказчику с собственными предложениями. Так было и во всех случаях сотрудничества с московским метро?
- Практически да. Разве что относительно «Славянского бульвара» была просьба Гаева сделать интерьер в духе ар нуво - он обожает этот стиль. Я ему долго морочил голову, отказывался, потом объяснил, что ар нуво в чистом виде сделать нельзя: живем-то в другую эпоху, все равно выйдет постмодерн. На том и сошлись. Знаю, что многим людям нравится то, что получилось. Там же яблоневые сады наверху, симбиоз довольно любопытный.

- А что вам навеяло пространственное решение вестибюля станции «Маяковская»? Оно крайне оригинально, и в силу этого, вероятно, до сих пор вызывает противоречивые мнения...
- Эта история началась лет за пятнадцать до открытия вестибюля. Я тогда сделал эскизы и даже успел их сдать художественному совету, после чего все встало. Лишь в последний момент, когда до пуска оставалось меньше года, про меня опять вспомнили. Пришлось менять прежние решения, потому что изменилась архитектура. Но было понятно, что все равно нужна мозаика: там же плафоны Дейнеки внизу. Приводить сюда другую технологию, другой материал было бы странно. Пришлось решать эту проблему: как забрать мозаикой свод. Я решил, что если у Дейнеки небо далекое, с передними планами и парашютистами, то у меня будет небо «в упор». Это небо пустое, современное. На нем почти ничего нет, кроме самолета, журавлей и строчек из Маяковского. Я их сам выбирал, причем старался не включать ничего из школьной программы и сделал акцент на любовной лирике. Задачи иллюстрировать поэзию передо мной не стояло... Расстраивает вот что: там свет плохой. Не послушали меня зодчие, придумали какие-то корыта, засветили края, хотя надо было делать свет встречный, из соседних пространств. Тогда бы мозаика работала очень цельно. Есть у меня и другие нарекания по «Маяковской», далеко не все там пошло по авторскому замыслу. В этом отношении со «Сретенским бульваром» оказалось получше. Я настоял, чтобы была нержавейка, хотя были противники у этого материала. Травленая сталь очень красива. Я вспомнил, как выглядит офортная доска, когда цинк еще не корродировал, и постарался достичь этого эффекта. Иногда спрашивают: а почему там пустые пилоны? Да потому что воздух нужен, простор. Ощущение воздуха под землей - это важно.