Обозреватель «Московских новостей» в день двадцатилетней годовщины путча рассказала о том, как она задала свой ставший легендарным вопрос вице-президенту СССР Геннадию Янаеву.
За последнюю неделю я дала примерно двадцать пять интервью. Каждое из них начиналось так: «Расскажите, как вы задавали вопрос Янаеву».
Сначала я почти плакала. Потом подумала, что надо бы выпустить пресс-релиз с каноническим текстом: «Я встала и спросила: понимаете ли вы и так далее». Потом устыдилась. Я же знаю, что коллеги попросту делают свое дело, у них, во-первых, август, то есть адский дефицит новостей, а во-вторых, реально юбилей. И решила быть кроткой, не капризничать, максимально разнообразить ответы на стандартный вопрос и не принимать на свой счет. Ведь, если честно, мне кажется, что в жизни я сделала много более важного и значимого, нежели знаменитая и в высшей степени незатруднительная мини-атака на несчастных серолицых членов ГКЧП.
Что именно? Ну, хоть и нелегко и непривычно говорить о себе, должна все же отметить: по-моему, я была отличным политическим репортером, никогда не врала и даже не привирала, и первая придумала кучу примочек, начиная с публикации меню официальных ужинов и введения прямой речи героев. Потом была, кажется, хорошим колумнистом, с самыми информированными источниками, которых никогда не подставляла, и которые никогда не использовали меня для сливов. Никогда не задавала на пресс-конференциях согласованных вопросов. Старалась писать эфемерные газетные статьи так, как если бы им предстояло быть судимыми по гамбургскому счету. Сделала журнал «Отечественные записки», прекрасный и несравненный как минимум (поскольку ни с чем не сравнимый), который издавался восемь лет. Облетела весь мир с Ельциным и даже часть мира с Путиным, научилась не спать, пока не продиктую материал, писать на крыле самолета и на горбу верблюда, жить в чужой стране, родила и подрастила двух чудных детей, поумнела. Вроде бы немного. Но, поверьте, много больше, чем задать риторический вопрос на пресс-конференции.
Помню, мы шутили - сначала в «Независимой газете», потом сидя без работы, потом в газете «Сегодня» в первую, вторую, третью, вплоть до пятой, примерно, годовщины путча, - что через много-много лет я, толстая старуха в длинной юбке и бесформенном растянутом свитере с бейджем «девушка русской демократии», с пучком грязно-седых волос, с авоськой, полной пустых кефирных бутылок, зажимая беломорину в зубах, буду зарабатывать в придачу к копейкам от сдачи посуды походами в школы, на пионерские линейки и сборы. Пионэры - смеялись мы, запивая водку пивом и закуривая сигареты «Магна» с изредка попадавшимися цельными спичками внутри, - станут спрашивать меня: как вы задавали вопрос Янаеву? А я буду хрипло смеяться, обнажая пожелтевшие от табака три последних зуба, и говорить: «А позолотите ручку, дорогие, все расскажу, как было»
Угу, с тех пор я по-прежнему курю как паровоз, хоть и не «Беломор» и не канувшую в Лету «Магну», имею дизайнерскую авоську, седая, но бреюсь почти под ноль, бутылок больше не принимают, а пионеры последовали за СССР и «Магной».
Любопытно: полная стабильность в обществе была нечаянно зафиксирована мною аккурат десять лет назад. В десятилетний юбилей путча о нем едва ли кто вспомнил, мне пришлось отбарабанить всего три-четыре дежурных августовских текста дружественным изданиям. Я тогда даже задумалась: это, наконец, сик транзит моя сомнительная глория мунди, или же дело в том, что настоящее настолько полно и захватывающе, обещающе и увлекательно, что сюжет десятилетней давности меркнет?
Мне хочется верить, что сегодняшнее воспаленное внимание к игрушечному государственному перевороту 1991 года объясняется важными и даже романтическими причинами. Например, такой: революционная ситуация назрела, низы не хотят, а верхи не могут. Или такой: тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой. Или такой: товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут наши имена. Или так: как и в 1989 году, в 2012-м все вершины хит-парадов будет занимать Цой (не Анита) с «Перемен требуют наши сердца».
В общем, хотелось бы думать, что сегодняшняя ажитация журналистского сообщества объясняется не только и не столько фактом очередного юбилея на фоне сезонного дефицита новостей, сколько ощущением того, что произошедшее со страной двадцать лет назад оставалось до сих пор недоосмысленным, недооцененным, непереваренным. И это несварение в отношении собственной истории мешает. Мешает понимать настоящее и, соответственно, мечтать о будущем. Мешает оценить вчера, приглядеться к сегодня и подумать о том, кто и что будет важно завтра. Мешает жить дальше. Иными словами, меня искушают мечты, скорее всего, праздные.
Не подумайте, что я из тех, кто призывает бороться с кровавым режимом Путина (Медведева, Ельцина, Немцова, Прохорова, Жириновского - нужное подчеркнуть). То есть я непременно призвала бы, будь я уверена в необходимости такой борьбы. И никто не помешал бы призвать. Но увы. Не знаю сегодня, кому задавать дерзкий вопрос, кому пенять на коррупцию, некомпетентность, державные неврозы и националистические тики. И боюсь, что просто некому.
Потому что распалась очевидная связь времен, людей и причин. Что, наверное, нормально. Как нормально и однажды достигнутое мною (нечаянно) понимание: власти нет. Власть - черная дыра, страшное ничто, если не считать пяти-семи человек из плоти и крови, которые в силу разных обстоятельств где-то там стоят каждый день на краях разной глубины пропастей и принимают решения в меру собственного понимания, ответственности, целеустремленности и ужаса. Есть нечаянные люди, и за их нечаянными спинами - пребывающий в полукоматозном состоянии российский народ, готовый шагнуть в любую пропасть, не приходя в сознание. Плод длительной отрицательной селекции. Коллективный социальный имбецил.
Не знаю, как объяснить это другим, и не уверена даже, что надо (почему и оставила журналистику). Не знаю даже, как объяснить не только собственным детям (для них и дисковый телефон - антикварный фокус), но и чуть помладше себя коллегам, как именно мы работали журналистами не только до интернета, но и до компьютера и даже до мобильного телефона. Храню мой первый пейджер...
Я не знаю и как утешить тех, кому не выпала наша участь - быть современниками самого значительного исторического переворота со времен Французской революции. Как оправдаться за то, что мы были не просто современниками, но и соучастниками этих великих перемен. Они же, перемены, были частью нашего ежедневного быта, частью рабочей рутины, которая никогда не была рутиной, сопровождали наше личностное становление, формировали нас профессионально. Как объяснить, что из-за совпадения во времени, пространстве и дерзаниях все тогда было наше - наша страна, первый российский президент, парламент, Конституция, флаг, гимн, боль. Как рассказать, что мы изобретали язык постсоветских медиа, вводили жанры и устанавливали правила новой журналистки просто потому, что мы и были ею. Как пояснить, что лучшие из нас стрингерствовали на зарубежные информагентства долларов за 40 в месяц и были поэтому богачами.
Иностранные журналисты, интервьюировавшие меня на днях, обильно цитировали российских коллег, которые сетуют на то, что сегодня, через двадцать лет после путча, идеи Янаева, Тизякова, Стародубцева, Язова и прочих (вспомнить бы, кстати, поименно, да не помнится) победили. Милые мои и дорогие коллеги! Опомнитесь! Вы все забыли! И даже не стану здесь напоминать подробно. Расскажу лишь буквально позавчерашний анекдот. Большие дети, лет двадцати, спросили меня, как это было обустроено технически - невозможность выезда за границу. Верите ли, я не могла с ходу вспомнить про отсутствие у советских граждан загранпаспортов - тогда ведь были только зеленый дипломатический и синий служебный. Я уж не стану поминать колбасные электрички, очереди за бананами и дефицит сыра и трусов, дабы не прослыть вульгарной консюмеристкой. Но слепой пятый экземпляр Бродского-Мандельштама-Солженицына я имею право припомнить?
Друзья мои, я знаю, это логика из известного анекдота про Ильича и пионеров: погладил по головкам, а ведь мог бы и убить. Но давайте же будем честны хотя бы друг с другом. Да, мог бы и убить. Нас с вами. Любой пожелавший. Но пожелали другого: рынка (уродливого), демократии (ныне суверенной), гласности (сегодня очевидны бизнес-ограничения). Когда мы с вами последний раз чувствовали в связи с этим если не благодарность, то хотя бы облегчение?
Я пристрастна. У меня есть мои личные герои того времени. Ельцин, защитники Белого дома в 1991-м, Гайдар, которому я в лицо объявила непростительным призыв к старикам и детям прийти на защиту Моссовета в 1993-м. Челноки - мои герои. В отличие от шахтеров, которых завозили стучать касками у Белого дома. Хотя шахтеры Кузбасса и были моим первым репортерским счастьем (на коленях по затопленному транспортеру, в робе, с фонариком во лбу, харканье угольной пылью, друзья навек). Челноки - люди разных судеб (особенно, конечно, мне близки люмпенизированные профессора, итээры и прочие шкрабы), у которых общим было лишь одно: в трудную годину они сообразили, что никто о них не позаботится, и решили позаботиться о себе сами. Взяли на себя ответственность за собственные жизни. Преодолевая отвращение, страх, кастовые предрассудки и реальные классовые различия. Невзирая на чудовищные риски. Они привезли в страну дешевый китайский ширпотреб, который был круче шанелей. Без тогдашних челноков не было бы сегодняшних рвотных бутиков, «Мазерати» и «Феррари» в Москве, в Третьяковском проезде, одесную Ивана Федорова, первопечатника. Не было бы и всего остального.
Как вы наверняка уже поняли, я очень люблю мою родину, но странною любовью. И я благодарна и челнокам, и Ельцину, и Гайдару, и Чубайсу. И всем тем людям, имена которых здесь нет места приводить. И даже тем гэкачепистам, которых сегодняшняя молодежь классифицировала бы не иначе как «унылое говно». Последним - за то, что они своими идиотскими действиями нечаянно забили гол в собственные ворота, сделав неловкую подсечку советскому Голему, который упал сразу, придавив троих ребят. А мог бы, падая медленно, погрести под собою всех нас. Жаль, конечно, что дело оказалось недоделанным, империя недоразваленной, экономика недолиберализованной, отчего и демократия может притворяться «суверенной».
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые. Его призвали всеблагие, как собеседника на пир» - это про всех тех, кто родился и вырос в совке, а вызрел, полюбил и расцвел - после. Про тех, у кого нет сомнений в том, насколько значительны были события, формальное начало которым положил так называемый путч.
У китайцев есть проклятие: чтоб тебе жить в эпоху перемен. Моя прабабушка владела великолепным проклятием на идише: «Чтоб у тебя было десять домов. И чтоб у тебя в каждом доме было по десять комнат, и в каждой комнате по десять кроватей. И чтоб тебя так трясло, чтобы ты перелетал с кровати на кровать». Может, это и проклятие, но нам с вами того же желаю, от души. Потому что жизнь короткая.
