Новости › Общество › Ольге Яковлевой слава не нужна

14 марта 2011 г. (01:41)

14 марта отмечает юбилей одна из лучших актрис «золотой эпохи» российского театра, ныне актриса МХТ Ольга Яковлева. С тех пор как человечество изобрело кинематограф, звезды стали по преимуществу зажигаться не на сцене, а на экране.

Прима и муза Анатолия Эфроса - едва ли не последняя театральная легенда. С Ольгой Яковлевой побеседовала обозреватель «Известий» Марина Давыдова.

известия: Вы, вероятно, понимаете, что относитесь к актрисам, которые стали легендой при жизни...

ольга яковлева: Не-а. Не понимаю.

и: Жаль. Я как раз хотела спросить вас, как вы этот груз несете.

яковлева: Знаете, я вспоминаю Марию Бабанову. Ни в коем случае не претендую на сравнение с ней. Так вот, она была очень резкая и непримиримая и никому не позволяла говорить о себе высокие слова. То ли потому, что не верила им, то ли потому, что ей казалось это пошлым. Она как-то играла во МХАТе, в пьесе, которая, кажется, называлась «Все кончено». После спектакля по инициативе Олега Ефремова был устроен банкет в честь юбилея Бабановой. Ну мы пришли ее поздравить - и были ошарашены тем, что она в ярости не позволяла произносить в свой адрес никаких комплиментов. А сейчас все это так легко. Каждый второй - великий, каждый третий - гениальный. Кино - элитарное. Все вокруг - наше «национальное достояние».

и: Понятно. Постараюсь обойтись без комплиментов. Вы ведь не из династической театральной семьи. В какой момент вы решили, что станете актрисой? Что вас на это подвигло?

яковлева: Трофейные фильмы - «Большой вальс», «Дама с камелиями», вообще все фильмы с Гретой Гарбо. Мне было тогда лет шесть-семь, и красота поражала намертво. Сильных театральных впечатлений у меня в детстве не было. Но помню, что в школе я уже руководила каким-то кукольным кружком. А когда переехали в Алма-Ату, то там на олимпиадах всяких выступала. И танцевала... За чтение, пение и все остальное никаких призов не получала. А вот за танцы - чардаш и прочее - это пожалуйста. Все призы мои были.

и: Вам наверняка пригодилось умение танцевать в Щукинском училище, которое вы окончили. Там же это ценят...

яковлева: Еще бы. Я танцевала с Андреем Мироновым, он был моим сокурсником и партнером. Танцевал Андрюша следующим образом: он высоко меня подбрасывал, но ловить забывал. Так что у меня большой опыт в этом смысле. Я бы даже сказала, экстремальный. Но, честно говоря, я не очень понимаю, почему меня в Щукинское училище взяли. Я ведь совершенно им не подходила. Я другая. Я ждала, когда Эфрос появится. Вот ему все во мне пригодилось.

и: Причем умение танцевать - в последнюю очередь...

яковлева: Да, ему как-то не до танцев было. Не до пения, увеселения, подбадривания публики. Меня тоже это ужасно в театрах раздражает. Чего меня взбадривать-то! Мне интересно, как разворачивается сюжет, как раскрываются характеры, какое сущностное открытие совершил режиссер. Вот у Туминаса в «Дяде Ване» поднимается занавес - сидит нянька в митенках, в буклях, где-то вот тут жемчуга. Немного похожа на городскую сумасшедшую. И только в конце первого акта идет раскрытие образа. Там звучит фраза, которую я прежде как-то не замечала: «Неблагополучно в этом доме». И ясно, что у няньки поехала крыша. Когда в спектакле есть художественное открытие, то взбадривать зрителя совершенно не нужно.

и: Насколько, по-вашему, была предопределена ваша встреча с Эфросом? И что бы было с вами, если бы вы не встретились?

яковлева: Наверное, субреткой какой-нибудь была бы. Актер ведь заложник своего амплуа. Я и с Эфросом какие-то вещи не сделала, которые хотела. Я вот старую деву хотела сыграть в пьесе одной ленинградской драматургессы. А он говорит мне: посмотрите на себя, какая вы старая дева! Я ему: я же ее СЫГРАЮ. Но он все равно не согласился. Потом у Андрея Гончарова хотела сыграть бомжиху. Так он тоже не дал. Мне все время выставлялись какие-то рамки.

и: И все же я не верю, что вы всю жизнь могли просидеть в субретках. Что-то, как мне кажется, вывело бы вас в другую колею.

яковлева: Нет, потому что если тебе не открывают внутри тебя самой какие-то шлюзы, никуда ничего само не выводится. Все равно должен найтись режиссер, который откроет тебе ребра для свободы. Для мышления, идущего от сути личности. Причем эту личность нужно еще сформировать. Вот Эфрос, когда мы познакомились, был уже сформирован. Ему было около сорока лет. И он сам всех формировал под себя. Как-то, видимо, это совпало с моим внутренним состоянием. Потому что какая-то я уже все-таки была к тому моменту. У меня была замечательная мать, которая задатки личности в меня заложила. Какой-то характер, свободолюбие и даже просто - жизнелюбие.

и: А насколько вообще Эфросу было важно это личностное начало в артисте? Ведь, если прагматически рассуждать, артист для режиссера - это всего лишь совокупность неких умений.

яковлева: Именно личностное начало и было важно. Он об этом никогда прямо не говорил, но всегда смотрел - что за человек перед ним, можно ли там копать вглубь. Понятно, почему ему так нужны оказались и Коля Волков, и Шура Ширвиндт. Ему всегда важно было понять, что можно лепить из человеческого материала.

и: А вам самой насколько важно это личностное начало в ваших партнерах? Или вам важно, чтобы они не мешали самовыражаться?

яковлева: Я вспоминаю историю из тех времен, когда Эфрос только появился в «Ленкоме». Софья Гиацинтова сидела как-то на репетиции и говорит ему: «Анатолий Васильевич, вот вы все время твердите "самовыражение, самовыражение". А я думаю: может некоторым актерам и не надо самовыражаться. А то они такое самовыразят!..» (Смеется.) Что в партнере важно? Не знаю. Взаимопонимание. Какая-то душевная тонкость, что ли... Когда я вижу в партнере пошлость или цинизм или что-то грубое и земное, то это всегда мучительно. Я ведь даже не могу сказать человеку, что он что-то не так делает. Потому что это очень тонкие материи... Тут не предъявишь претензий профессиональных. А если совсем просто, надо, чтобы мужчина был мужчиной, а женщина женщиной. А человек человеком...

и: Ваша жизнь после Эфроса другая, не похожая на прежнюю. Как вы к ней приспосабливались?

яковлева: Не могу сказать, что мне не везло. Да и потом, никто ведь и не обещал тот уровень, на котором мы с Эфросом работали, вечно. Когда Гончаров позвал в Театр Маяковского с Малой Бронной, из той подворотни, в которую она в то время превратилась, - это была радость. К Гончарову можно по-разному относиться, но это была мощная личность. Потом случайно пригласил Табаков в «Табакерку». Там была тогда студийность замечательная. Ученики и учитель. Пастор и паства. Да и сам Олег был тогда ясный, светлый. Мне не на что жаловаться.

и: Кроме театра у артиста обычно есть еще кино. Вы сознательно избегали делать кинокарьеру? Вы ведь редкая театральная звезда, ее не сделавшая.

яковлева: Видимо, избегала. Я была очень занята в театре. Чуть ли не каждый вечер центральная роль. К тому же в театре было интереснее, чем на съемочной площадке, где пробы, разговоры пустые. Не тот уровень! А потом вот эта слава всенародная... Да вы что! Если бы меня узнавали на улице, я бы с ума сошла. Это жуткая несвобода! Я иногда ругаюсь в каком-нибудь магазине - что-то мне не подходит, что-то не так. И вдруг кто-то подходит из очереди и говорит: я вас узнал, я так вас люблю. Боже, мне ужасно стыдно становится! Слава ведь очень опасная вещь. Ею можно захлебнуться.

и: В отличие от писателя или композитора, артист не хозяин своего таланта. Он зависим от множества обстоятельств. В ХХ веке он более всего стал зависим от режиссера. Я вспоминаю мандельштамовское: «Так - негодующая Федра - стояла некогда Рашель». Что мешает вам сыграть свою Федру, опираясь на личные - интеллектуальные и душевные - подпорки?

яковлева: Нет, я сама не могу. Мне нужен взгляд со стороны. И этого жесткого взгляда со стороны я уже давно не чувствую. Я, конечно, могу что-то сама про себя понять, понять, что что-то мне уже играть не надо. Но этого понимания все же недостаточно. И потом, смелости во мне уже нет. Художником движет в значительной степени готовность к риску - пойти ва-банк, выиграть или проиграть. А я уже боюсь рисковать. Боюсь, что на мое индивидуальное высказывание немного найдется зрителей.

и: Вы ощущаете смену социального состава аудитории?

яковлева: Я ощущаю, что внимание ко мне еще есть, но чувствую, что их интерес в другом все-таки месте уже. Они ждут, когда можно будет похохотать, когда мужчины в женщин переоденутся. Хотя бывают какие-то исключения, конечно. Тот же Театр Фоменко. Или Туминас. Я не видела «Обрыв» со стороны, но мне приятно, что зрители сидят и слушают...

и: А вы можете найти в нынешнем времени нечто, выгодно отличающее его от того, на которое пришлась ваша работа с Эфросом?

яковлева: Да я только благодаря журналистам начала делить время на то и это. А вообще-то оно переходит, перетекает как-то незаметно. Постепенно появились на телевидении стертые лица, говорящие на каком-то немыслимом языке: «я это ужасно обожаю», «я это покушала». Просто хочется разбить экран телевизора.

и: Да не обращайте внимания. Есть же внутренняя жизнь, которую можно прожить, невзирая на эти внешние обстоятельства.

яковлева: Не дадут. Заест мошкара. Когда человек молод, все это не так остро воспринимается. А когда стар, одинок и беззащитен... Ну вы посмотрите, что творится вокруг с культурой, с образованием. Гуманитарная наука ведь просто умерла. А было время, когда мы, артисты, приходили в ресторан, и справа был Нагибин, слева Трифонов, рядом Вознесенский, неподалеку Вася Аксенов. Это были фигуры! И это было общество.

и: Каков сейчас ваш круг общения?

яковлева: Почти все умерли. Из ближайшего окружения остались разве что Сережа Бархин да Адольф Шапиро.

и: И чем же вы подпитываетесь?

яковлева: А ничем... Я Шапире жалуюсь: «Адольф Яковлевич, куда уехали, возвращайтесь немедленно. Поговорить не с кем!»